Юрий Стоянов: «Как ветер подует на голову, того и сыграю»

Пять лет назад он остался один. Был един с Ильей Олейниковым, и вот часть его души ушла, важнейшая часть. Одному очень трудно, почти невозможно. Но Юрий Стоянов старается…

То, что вы сейчас прочтете, это исповедь — искренняя, трагичная и полная надежды. Человек раскрывает перед вами душу, оцените это. Человеку сегодня исполняется 60 лет.

«И вдруг среди нас Илья появляется»

— Юр, я все время брал у вас интервью вместе с Ильей. И вот сейчас первый раз ты один. 5 лет уже прошло…

— Сейчас бы ему исполнилось 70, у нас разница ровно 10 лет.

— И как тебе без Ильи?

— Здесь два вопроса в одном: как мне без Ильи по-человечески и как мне работается без Ильи? По-человечески — так же, как любому человеку, который теряет своего родственника. Причем не такого родственника, который жил где-то в Пензе и ты знал, что он у тебя есть. А родственника, который одновременно был и другом, и партнером, и вообще человеком, который радикально перевернул и изменил твою жизнь. Это не красивые слова. Мы оба изменили жизнь друг друга — просто надо понять, кем мы были до того, как встретились, и кем мы стали. Не с точки зрения регалий и популярности, а по ощущению себя в мире, в профессии.

…Это был еще такой уход, к которому нельзя было приготовиться. Он не был длительным, не был тотальным, когда ты знаешь, когда тебя предупреждают, когда ты заранее пытаешься настроить свою жизнь… Хотя все, кто потерял близких людей, знают, что, как бы ты ни готовился, как бы себя ни настраивал, это всегда неожиданно при любой ожидаемости, потому что ты всегда в этом случае сталкиваешься с вечностью. Я этот день помню хорошо. Я был в Одессе, у меня был концерт в этот день, 11 ноября. Я прилетел туда, потому что Илья лежал в больнице. Улетел совершенно спокойно.

— Ничто не предвещало?

— Нет, сейчас-то понятно, что предвещало, задним числом мы все умны. Просто он лежал в реанимации, врачи сказали, что медикаментозный сон, в который его погрузили, необходим, потому что за это время они должны подобрать антибиотики и лечить его от воспаления легких. И когда я вышел на сцену… У меня всегда концерт начинался с такого маленького превью, составленного из двух частей: собственно из «Городка», где мы вдвоем, и из фрагментов моих фильмов. Когда заканчивалась первая часть — из «Городка», мы бились головами друг о друга, и начиналась вторая. Но вот мы ударились — и вдруг черный экран, а потом все погасло. Перестал работать видеопроектор, и на компьютере что-то заглючило. Я попросил еще раз включить. Включили еще раз — то же самое: ничего не светится. Больше я уже не просил… А в 6 утра получил телеграмму от Дениса, от сына. Так и узнал о смерти Ильи.

Приготовиться к этому было нереально, тем более что его увезли в больницу со съеи, с последнего его съемочного дня. В моем фильме «Нам его не хватает. Вспоминая Илью Олейникова» хронологически поминутно вся ситуация рассказана. Сюжет показан последний, который мы сняли, а он потом сказал: «Не могу, мне ужасно холодно». А было очень жарко. Померили ему температуру — 40. Вот тогда увезли. Буквально до последнего дня человек снимался… Хотя, конечно, его лечили химиотерапией.

Геннадий Авраменко На съеах программы «Городок».

— Помню, 5 лет назад, когда мы с Ильей беседовали по телефону, он плохо говорил, почти потерял голос. Тихо-тихо говорил, а его жена Ирина «переводила».

— Эта история началась с того, что он из шкафа должен был мне крикнуть на площадке какую-то реплику. Я слышу — очень слабо он крикнул. Говорю: «Илюш, дорогой, надо сильнее, я тебя не слышу». Когда Илья вылез из этого шкафа, голос у него был очень сиплым. И с каждым днем начинал тухнуть все больше и больше. Меня это забеспокоило, хотя думал: ну, проблемы со связками, это не самое страшное. Вызвали на одну из съемок врача-фониатра, она посмотрела, говорит: «Нет, связки в полном порядке. Давайте-ка обследуйтесь». А это уже было началом болезни. Он прохрипел одну передачу, а со второй я его начал озвучивать артистом БДТ, потрясающим Геной Богачевым. Гена это делал так, что до конца так никто и не понял, что это не Илья. Так Гена озвучил три программы — и делал это с огромной любовью к человеку: он очень хорошо относился к Илюхе, любил его. Он это делал, просто растворяясь в нем.

И вот Илья ушел… Мне пришлось распустить съемочную группу. Абсолютно уникальную, штучную, которая создавалась в течение почти 20 лет.

— Илья — друг, твой главный партнер. И тем не менее, Юр, у тебя не было мысли позвать в «Городок» другого?

— Даже не рассматривал это, хотя предложения такие были. Это вопрос не только человеческий и нравственный — просто не хочется высокопарных слов, но я даже с практической точки зрения понимал, что это абсолютно невозможно. Мы были парой, мы были почти как один человек. Второго такого партнера я уже не найду, потому что это решается на небесах — кто кому подходит, в том числе в профессии.

— Помню, уже давно, на концерте Винокура, я увидел впервые Илью в паре с Романом Козаковым. Потом Козаков умер…

— Рома умер от того, от чего потом умрет Илья, — от онкологии. Илья знал, что он болеет. Когда не стало Ромы, Илья стал искать партнера. И вот он нашел меня. А теперь я потерял Илью…

Я понимал, что зритель мне никогда не простит нового человека. И любого другого человека я в то же время подставлю, потому что он будет находиться под постоянным прицелом сравнений, и всегда эти сравнения будут не в его пользу. Даже если бы вместо Илюхи оказался Де Ниро.

…Я распустил группу, но ровно через год, когда мы снимали фильм «Памяти Ильи Олейникова», его снимала вся эта группа. У людей — жизнь, дети, им надо семьи кормить, а тут надо снять какой-то фильм. На это нужно было порядка 5–7 дней, практически бесплатно. Но группа собралась по первому зову. А заканчивается он так: фотография, где стоит вся группа, Ильи нет. И вдруг он среди нас появляется. Это последний кадр.

В образе Екатерины II.

«Второй Паша Луспекаев»

— И ты остался один…

— Да, один. Меня пригласили в программу «Живой звук» на «России». Она была придуманная, это не купленый формат. Собирались певцы-профессионалы и с нуля, не готовясь, пели песни, которые им в случайном порядке выдавал компьютер. И ребята, которых мы очень хорошо знаем по таблоидам и желтой прессе, оказались немного другими. Передача позволяла посмотреть на них чуть-чуть иначе, по-человечески, поболтать, услышать чего-нибудь смешное, попеть. Очень милая непритязательная передача, ее очень любили. Она шла два сезона, это была хорошая поддержка; я постепенно все больше входил в кино и в сериалы. И остался профессионально и по крайней мере материально на плаву, что очень важно.

Кроме того, мне помогла жена. Дело в том, что еще до того, как Илюхе поставили диагноз, я мечтал об одной машине, она мне очень нравилась. Но этот автомобиль можно было купить только в очередь. Ничего эксклюзивного, это не «Мазерати», не «Феррари» — это «Порше Кайен». И вот я собрал эту машину по тем деньгам, которые позволяли мои возможности, и нужно было мне оставить только символическую предоплату. Вдруг мне звонят и говорят, что машина будет как раз в конце ноября. А Илья умер 11-го. Ну, мы сели, я говорю: «Лен, ну какой на фиг автомобиль, тут надо понять, как жить дальше. Значит, мы отказываемся, бог с ней, эта предоплата пропадет, она небольшая». Лена удивилась: «Как это мы отказываемся? Запомни: в тот момент, когда ты откажешься, — значит, ты абсолютно не уверен в завтрашнем дне. Значит, ты расписываешься полностью в том, что ты не знаешь, что делать завтра. Как только ты купишь этот автомобиль, по крайней мере, у тебя будет ощущение, что ничего не изменилось, и ты будешь думать, как работать дальше». Это очень мудрый, абсолютно женский поступок. Она была права: потеря невозместима, но жить нужно.

Геннадий Авраменко

— Я тебя еще видел на «Культуре» в программе «Большая семья».

— Да, это очень искренняя, хорошая, умная передача, в которой я мог быть самим собой. Правда, там был один нюанс: бесконечно объясняться в любви другим коллегам стало уже трудно. Не скрою, что я иногда это делал не самым симпатичным для меня людям.

— Это было видно через экран.

— Мне очень повезло вначале: там были люди, которых я обожал. Появилась возможность пообщаться с режиссерами, у которых я никогда не снимался, не был занят в их спектаклях, но знал их фильмы наизусть, удивить их тем, что я это знаю… Любому поэту я мог спеть песню на его стихи. Все-таки жизнь большая была прожита, и все пригодилось. Вдруг приходят абсолютно несимпатичные люди, ведущие себя, мягко говоря, странно. Или какие-то друзья, которые говорят: «Я, конечно, приду на Витину программу, а сколько мне за это заплатят?» И ты понимаешь, что это друзья за деньги. Люди начинали капризничать: а кто ко мне придет?.. Приходили выдающиеся артисты, но очень склочные иногда. Или выдающиеся актрисы, которые в жизни оказывались иногда омерзительными. Так бывало. И когда я включаю любовь форматную, а не лично мою, это лишний раз меня убеждает, что в ящике зритель видит все. Вот я и подумал: буду-ка я их продолжать любить, но на расстоянии. Очень вовремя я ушел из этого проекта.

— Ты еще сидел в жюри в программе «Один в один».

— Я там попробовал то, что никогда не делал. Я же никогда не занимался откровенной пародией или, наоборот, когда говорят: «снять с человека фотографию». Знаешь, я там спел за эти два сезона Паваротти, Луспекаева, Утесова, Игоря Корнелюка…

— И ты прыгал, как Корнелюк?

— Нет, я пел грустную песню, вот эту: «Ночь и тишина даны навек» из «Бандитского Петербурга». Так у меня появилось пять хороших образочков, а из них важнее всего, конечно же, Луспекаев.

— Ты его знал?

— Я просто споткнулся на нем очень сильно. Обожаю этого артиста, конечно, но что я мог видеть? Две с половиной роли в кино: «Белое солнце пустыни», «Республика ШКИД», остальное — ленинградские телеспектакли в плохом качестве, отрывками. Но какое-то внутреннее сходство, мне казалось, у меня с ним существует. И когда меня принимали в БДТ, Товстоногов с места, прямо во время показа, очень гроо сказал: «Второй Паша Луспекаев». И это поставило на мне крест. Потому что второго Паши Луспекаева не бывает — бывает первый Луспекаев и первый Юра Стоянов. Хотя Юра Стоянов может быть по отношению к Луспекаеву сто первым, но он один. Поэтому были какие-то ожидания от меня, что я в чем-то повторю запечатленный у них у всех, у Товстоногова, тип величайшего артиста, который когда-либо работал в БДТ. Но с годами… Посмотри в YouTube на меня и на него. Стоит мне только сделать усы, и ты увидишь, какое это страшное сходство.

Кадр из фильма «Ландыш серебристый».

«Все прошло вместе с «Городком»: и Беслан, и подводные лодки, и теракты»

— А тебе Товстоногов не говорил, что ты еще и второй Стржельчик, например?

— Нет, вторым Стржельчиком я становился сам, когда его пародировал. Это проблема моей внешности. Но то, что было вначале проблемой, стало потом сильной стороной в «Городке». А проблема была такая, что, как говорила когда-то моя тетя: «У тебя, Юрка, такая физиономия, что тебя в любом фильме за любой стол посадить можно». А потом потрясающий режиссер Илья Авербах сказал про меня: «Хороший артист, но с неопределенной внешностью».

— А Михалков недавно говорил про Юрия Богатырева, что его тоже не узнавали на улице, и он очень расстраивался. Но он был Богатырев!

— Да, вот и я похож на всех сразу. А это значит, что, если какую-то черту выделить, ты станешь похож на кого-то конкретно. Вот в «Городке» мы, конечно, эту сторону эксплуатировали. Гримеры, я знаю, могут не любить меня лично, но очень любят мою рожу, потому что с ней очень легко работать. На меня всегда затрачивается минимум грима. Чтобы сделать Трампа, например, на новогоднем «огоньке», мне просто определенным образом зачесали волосы и сделали физиономию красной. Ангелу Меркель — просто причесывали каким-то другим способом. Знаешь, на меня как ветер подует на голову, того я и сыграю.

— Юр, любя тебя, все-таки скажу: мне кажется, после ухода Ильи, после «Городка» ты потерял какую-то свою острую линию. Ты теперь какой-то сладкий-сладкий, добрый-добрый…

— Да, я занимал такую нишу, куда остальные просто боялись влезать, понимая, что это бесполезно — конкуренции они не выдержат. А теперь стал одним из многих артистов. Нет, не так: я стал одним из многих ПРИЛИЧНЫХ артистов в стране.

Надо смотреть кино, которое, к сожалению, очень плохо видно сейчас. Надо смотреть фильмы Мити Светозарова, у которого я снялся, надо смотреть какие-то хорошие сериалы, в которых я сейчас. Ну посмотрите «Адаптацию». Мне говорят: «Мы тебя не видели таким». А что не видели? Ну, сыграл подполковника ФСБ — и что? Есть какой-то штамп, какими бывают подполковники ФСБ? Я бы всем региональным направлениям пожелал таких подполковников, как я. То, что ты сказал, абсолютно верно, но мне никто и не предлагал на канале альтернативу. То, что я делаю на «России», это способ выживания.

— Но в «Городке» ты же был другим, всяким, разным…

— Потому что это была своя история, придуманная для себя и в которой ты отвечал только перед собой. Ты подчинялся себе, нашей паре, своим мыслям, своему вкусу, своей цензуре. Эта передача сразу выходила в эфир, ее же никто не отсматривал. В это поверить никто не может! Ни одного начальственного отсмотра не было. И мы никого ни разу не подвели. С другой стороны, бывали случаи чудовищные. Когда мы снимаем какую-то хохму на подводной лодке — а в это время тонет подводная лодка. Или учительница в классе достает автомат, там смешная очень история, — а в это время происходит захват школы. Все прошло вместе с «Городком»: и Беслан, и подводные лодки, и теракты… Но я всегда держал передачу до последней минуты, чтобы не ранить хоть какую-то часть людей. Для меня это было очень важно.

— Но «Городок» из довольно легковесной, не всегда дружащей со вкусом передачи вдруг превратился в очень смысловую историю о нашей жизни.

— Чаплин говорил: «Судьба, прежде чем дать человеку крылья, ломает ему ноги». Мы же пришли в это дело не очень молодыми. Был человеческий опыт — это самое главное. Ты всегда понимал, в какой стране, про каких людей это делаешь. И для каких. Мы придумывали историю, которая прежде всего нравилась нам. Конечно, это идеальный пример самореализации. Второго такого нет.

— Но когда я тебя вижу в этих «огоньках»…

— Пойми, я работаю на канале «Россия». Ра-бо-та-ю. И раз в году меня вызывают, вручают мне текст… И я обязан туда приходить. Но там бывает и что-то хорошее. Очень классная пародия получилась с Максом Галкиным на Жириновского. То есть мы были два Жириновских на сцене, и сами это придумали. Я уже стал главной Ангелой Меркель после Ангелы Меркель, и, по-моему, не я на нее похож, а она на меня. Да, это не «Городок», это другая история, чужой формат, новогодняя ночь — люди выпили, покушали и заодно посмеялись. Не я тут режиссер, не я автор сценария, я просто ис-пол-ни-тель. Со всеми вытекающими.

— А ты вообще смотришь телевизор?

— Не так много. Мне хватает своего ума для того, чтобы понять, что происходит в мире. Поэтому передачи, объясняющие мне, как я должен понимать, что происходит в мире, — я в них не очень нуждаюсь Мне достаточно выпусков новостей на разных каналах и Интернета. Я смотрю очень много Discovery, HBO, то, что мне профессионально интересно. Смотрю высочайшего уровня сериалы, которые я люблю, и иногда попадаю на очень качественные — у нас, к счастью, они стали появляться. Но я не привязанный к телевизору человек.

Кадр из фильма «12».

— Провокационный вопрос: ты считаешь Владимира Соловьева и Дмитрия Киселева своими коллегами, работая с ними на одном канале?

— Я считаю их моими сослуживцами. Конечно, мы не коллеги, мы занимаемся абсолютно разными вещами. Но знаешь, чего мне не хватает на ТВ? Людей моего возраста и старше. Когда я еще только начинал летать, я впервые попал на самолет авиакомпании «Дельта», американский. Отсюда летел, из Москвы. Я вошел и стал искать привычный образ стюардессы. А мне навстречу вышли две бабушки. На них были две вязаные кофточки одинаковые и домашние тапочки с опушкой. Мне стало так спокойно! Я подумал: ну, если эти бабушки долетали до такого возраста на авиакомпании «Дельта», то, конечно, и я один раз могу перелететь. Это очень важная штука, потому что ставка на спортивность, молодость и бесконечное здоровье — тренд замечательный, но на молодежных каналах. Мне таких людей, как Познер или Жванецкий, не хватает как тенденции.

— Так мы видим, как на наших глазах уже стареют Ургант, Малахов, те же Соловьев с Киселевым…

— Но наша аудитория тоже взрослела с нами. Знаешь, вот ко мне подходят люди — и как ты думаешь, что говорят? «Юрий Николаевич, спасибо за наше счастливое детство». Это фраза, которую я слышу чаще всего.

— А мне больше нравится: «Ужасы нашего городка».

— Но они имеют в виду свое детство. Это смешно, потому что я не чувствую себя человеком, повлиявшим на поколение, мягко говоря… И еще я не люблю сниматься в пробах. Когда меня зовут на пробы, я зажимаюсь и вспоминаю свою несчастливую творческую молодость, когда все кинопробы заканчивались без меня. А мне сказали: «Мы вас не для этого зовем. Просто нашим продюсерам, менеджерам, всем по 40–45 лет. Значит, 25 лет назад они начали смотреть вашу передачу, будучи очень молодыми, и с этой передачей прожили какой-то кусок жизни. А вы уже были не такой молодой, как они. Вот их интересует: как вы сейчас выглядите?»

Саш, напиши, что я выгляжу хорошо.

— Юра, ты выглядишь прекрасно! Поздравляем тебя, дорогой.